— Если бы мы с вами и еще двумя закадычными приятелями сидели у костра, я охарактеризовал бы ее как бред. Этим я никого не хочу обидеть, Ваша честь, — улыбаясь, говорит он Мартинесу. — Если рассуждать с точки зрения науки, то в ней столько же правды, сколько в теории, согласно которой Земля плоская. Сущий вздор, основанный на незнании фактов! Во всей стране не найти ни одного более или менее известного патологоанатома, который согласился бы подписаться под таким утверждением. — Он делает паузу. — Мне тяжело говорить это по отношению к одному из коллег, тем более что речь идет о Милте Грэйде, пользующемся столь высокой репутацией, но я был просто поражен, узнав, что в своих показаниях он решил исходить именно из этой теории.
— Тем более что после нее по горячим следам появилась ваша статья, — добавляю я.
— Мне кажется, доктор Грэйд ее не читал. Меня это удивляет, потому что этот журнал читают все специалисты в данной области.
— Наверное, номер просто не попался ему на глаза.
— Сожалею, если так оно и было на самом деле. Но он должен был прочесть эту статью. Тогда не было бы никакой вздорной теории.
Робертсон закрывает лицо руками.
Я перевожу взгляд в глубину зала. Грэйд только что ушел, массивная дубовая дверь медленно захлопывается за ним.
— Ваша честь, мы ходатайствуем об аннулировании итогов предыдущего судебного разбирательства на том основании, что свидетельские показания были искажены, получены нечестными и принудительными методами, а также о снятии всех обвинений с наших подзащитных.
Робертсон заявляет протест. Ну и упрямец, ни за что не хочет признать, что проиграл!
— Ответ я вам дам завтра утром. — Мартинес явно тянет время, показания представленного нами свидетеля выбили его из колеи. Выходит, он председательствовал на процессе, итоги которого оказались фальсифицированы, — мысль об этом для него хуже ножа.
Покидая зал суда, он бросает на Робертсона убийственный взгляд.
— Надеюсь, я оказался полезен, — говорит нам Шугармэн.
— Еще бы!
— А Грэйд-то каков! — Он неприязненно качает головой. — Ему, бедняге, теперь только коров пасти.
Собрав все документы, мы с Мэри-Лу возвращаемся в офис. Предстоят еще многие часы работы, а когда мы пойдем по домам, то ни она ни я не сможем уснуть.
Мы в кабинете Мартинеса. Робертсон, прямой как столб, стоит в стороне от нас с Мэри-Лу. Мартинес поворачивается ко мне.
— У меня руки связаны, Уилл. Как бы мне этого не хотелось, я не могу сразу снять все обвинения. Госпожа Гомес говорит, что раньше лгала, может, так оно и было, но здесь одно ее заявление противоречит другому, а вы знаете, что при сложившихся обстоятельствах принято считать, что такие показания носят субъективный характер и не могут служить юридическим основанием для пересмотра уже вынесенного приговора, во всяком случае, без назначения повторного судебного разбирательства. То же самое относится и к показаниям доктора Шугармэна, несмотря на то что я им искренне верю.
— А как насчет фальсификации больничных документов?
— Это отдельный вопрос. — Он поворачивается к Робертсону. — Надеюсь, власти позаботятся о том, чтобы он был тщательнейшим образом расследован.
— Мы уже занимаемся этим, Ваша честь.
— И чем скорее вы это сделаете, тем лучше! — обрывает его Мартинес. Всем своим видом он показывает, что его сочувствие на нашей стороне, но закон есть закон.
— У меня связаны руки, — повторяет он. — Если только обвинение по собственной инициативе не откажется от предъявленных обвинений, — с умыслом говорит он.
— Об этом не может быть и речи, Ваша честь! — Поборник справедливости в своем репертуаре.
Мартинес пытается что-то сделать, надо отдать ему должное. Если уж признавать свои ошибки, то лучше поздно, чем никогда.
Он переводит взгляд на список свидетелей с нашей стороны.
— Я вижу, в списке осталась только одна фамилия. Скотт Рэй…
— Да, Ваша честь.
— А его показания будут иметь отношение к тому, что самым непосредственным образом касается обстоятельств данного дела? В противном случае, как мне представляется, уже достаточно информации для того, чтобы принять окончательное решение.
— По-моему, вы найдете, что этот свидетель сумеет пролить свет на обстоятельства дела, Ваша честь.
— Ну что ж, послушаем, что он скажет.
— Вызовите для дачи свидетельских показаний Скотта Рэя.
Он выступает вперед, красавчик, которого даже не знаешь, как и назвать — то ли хулиганом, то ли малым, помешавшимся на любви к Богу. На нем фирменный, новый, с иголочки костюм.
Робертсон окидывает свидетеля взглядом. Он не знает, кто такой Скотт Рэй, но не станет тратить время на то, чтобы это выяснить.
Что ж, пусть попробует. Когда он узнает, что к чему, все будет уже кончено.
Скотт Рэй торжественно присягает говорить только правду. Да поможет ему Бог!
Я подхожу ближе к свидетелю.
— Господин Рэй, не могли бы вы рассказать, где были и что делали в ту ночь, когда убили Ричарда Бартлесса?
Это было не то за два, не то за три дня до убийства. Его путь пролегал с самого юга страны через Западный Техас, затем Лаббок, Мьюл-Шу, потом он въехал на территорию Нью-Мексико у Кловиса, где в свое время Бадди Холли и группа «Крикетс» записывали такие вещи, как «И настанет тот день» и «Пегги-Сью» в студии Нормана Петти. Бадди Холли, да, этот парень был, черт возьми, настоящим гением в музыке, ничего не скажешь.