Против ветра - Страница 50

— Я до смерти хочу спать с тобой, Мэри-Лу. — «До смерти» — самое уместное здесь выражение, но не в том смысле, в каком она его понимает.

Мэри-Лу улыбается, будто девчонка, радостно и облегченно.

— О Боже! А я боялась, что веду себя как дура, но ничего не могла с собой поделать, вот и…

Теперь я понимаю, что подразумевают, когда говорят, что ноги стали ватными. Еще немного, и я рухну в обморок. Подумать только: все это время я втайне сходил по ней с ума, а она, оказывается, тоже!

— Но я не могу. Во всяком случае, не сейчас. Она смотрит на меня вопросительно.

— Мы не можем. — Я делаюсь скованным, двух слов, и тех толком не могу связать. — Мы с тобой работаем по восемнадцать часов в сутки, — тороплюсь я сказать ей все, прежде чем окончательно ослабею, — и, если станем любовниками, от этого пострадает дело. Стоит мне провести ночь с тобой, и на мне можно ставить крест, я втюрюсь в тебя по уши, как школьник. Это будет непрофессионально, Мэри-Лу.

Что за дурацкая шутка, черт побери! Раньше же мне было на это наплевать. Век живи — вен учись.

Она смотрит на меня так, будто я с луны свалился.

— С чего ты взял? Да это сплошь да рядом творится.

— Правда? — Я чувствую себя, словно семиклассник.

— Ну конечно.

— Не знал, — заикаясь от волнения, отвечаю я.

— И у тебя ни разу этого не было?

— Ни разу.

— Но ты же известный… бабник.

— Может быть. Но не на работе.

— Но от этого же никуда не деться, Уилл, ты работаешь с одними и теми же людьми двадцать четыре часа в сутки и рано или поздно непременно находишь кого-нибудь, к кому неровно дышишь.

Она смотрит мне прямо в глаза, желая удостовериться, что я не вешаю ей лапшу на уши.

— Ты что, серьезно?

— Боюсь, что да.

— Черт! А я-то который год берегу себя для своего ненаглядного, отшила уже половину старших компаньонов у себя в фирме, и нате вам — втюрилась в ходячую добродетель! Может, в городе таких, как ты, больше нет, уж больно не верится!

— Извини, — говорю я. Черт побери, я и вправду чувствую, что виноват перед ней.

— Непрофессионально, — повторяет она, словно услышала иностранное слово, произнесенное на языке, к которому не привыкла. — По-моему, в наше время найдется немного людей, которые рассуждают так, как ты.

О Боже, Мэри-Лу, не сдавайся так легко!

— Тогда отложим до следующего раза, ладно? — Притворства нет и в помине, она совершенно серьезна.

— Хорошо, когда закончится суд, — обещаю я, — если у тебя еще будет такое желание.

— Будет, не сомневайся, — успокаивает она.

Может, это доброе предзнаменование. Хорошая женщина может оценить по достоинству то, что у мужчины глубоко внутри.

Я провожаю ее до машины, которую она поставила на стоянке напротив. Открыв ключом дверь, она поворачивается ко мне.

— Это задаток, — говорит она, быстро чмокая меня в губы, — чтобы ты не сдрейфил, когда дело дойдет до следующего раза.

— Не волнуйся. — Я до сих пор ощущаю ее поцелуй на губах. Добродетель всегда нуждается в вознаграждении.

Она отъезжает, помигав мне на прощание фарами. Я провожаю машину взглядом, пока она не исчезает из виду. В первый раз в жизни я отказался от лакомого кусочка, который проглотил бы, не задумываясь.

7

— Слушается дело штата Нью-Мексико против Дженсена, Патерно, Хикса и Ковальски, председательствует судья Луис Мартинес, прошу всех встать.

Стоит мне встать, как урчание в животе прекращается. Процесс проходит в зале А, самом большом судебном зале во всем штате. Здание из саманного кирпича построено в типичном для юго-запада архитектурном стиле: высокий потолок, балки из темного дерева, скамьи с затейливой резьбой. По идее, зал суда так и должен выглядеть, лично мне он импонирует даже больше, чем вся неоримская и неогреческая показуха, которой навалом на востоке. Когда я участвую в процессах, которые здесь проходят, то невольно чувствую, что адвокатская профессия — удел избранных.

Все места заняты, люди стоят даже в конце зала, в нарушение всяких правил пожарной безопасности.

Повсюду мельтешат репортеры, рисовальщики примчались ни свет ни заря, чтобы занять местечко получше. Семеро адвокатов, нас четверо и трое со стороны обвинения, не считая помощников, горят желанием высказаться, оказаться на высоте.

Сначала с краткой речью выступает Мартинес. Все процессы уникальны, все важны, напоминает он, но нынешний, пожалуй, особенный. Здесь речь идет о преступлении, караемом смертной казнью. Нескольких обвиняемых, а то и всех вместе, власти штата могут приговорить к смерти. Это значит, обращается он ко всем присутствующим, что дело нужно расследовать самым тщательным образом. Никакой показухи, никакой шумихи в средствах массовой информации, никакой игры на публику. Сам он не собирается затыкать рот участникам процесса, особенно адвокатам, если они только не вынудят его к этому.

Вот это меня устраивает, думаю я про себя, пресса все равно будет писать о суде, пока он не кончится, большей частью не в нашу пользу. Выиграть дело вне зала суда Робертсону и его прихлебателям не удастся. Чтобы его выиграть, им придется доказывать свою правоту прямо здесь, лицом к лицу с жюри присяжных, надежно огражденным от влияния со стороны. Чтобы его выиграть, им придется показать все, на что они способны.

Умники из газет и с телевидения, возомнившие себя верховными судьями, которые вправе определять, кто прав, а кто виноват, заведомо обрекли нас на поражение, но все это — чушь собачья и в конечном счете роли не играет.