При этих словах я вижу, что еще немного, и Одинокий Волк совсем рассвирепеет. О Боже, этого нам только не хватало! Парень, того и гляди, сорвется прямо в зале суда, если ему попробуют пришить еще и убийство гомика. Я наклоняюсь к нему.
— Держи себя в руках, старик.
— Если этот ублюдок назовет меня педиком, я из него душу выну! — рявкает он.
— Тогда считай, что сам подписал себе приговор, — шипя, отвечаю я.
Он бросает на меня сердитый взгляд.
— Правда.
И откидывается на спинку стула, кипя от ярости. Господи, только бы пронесло, только бы продержаться, больше мне ничего не надо!
— Стало быть, доктор, вы полагаете, что убийство носит гомосексуальный характер?
Я крепко сжимаю запястье Одинокого Волка. Он так скрипит зубами, что, того и гляди, сломает себе челюсть.
Прежде чем ответить, Грэйд заглядывает в какое-то досье.
— В ректальных мазках, взятых из заднего прохода убитого, обнаружены следы спермы. Так сказано в отчете.
— Мне это известно, доктор. Просто я хотел, чтобы это было занесено в судебный протокол.
Вот ведь паразит! Будь на его месте более порядочный адвокат, он бы сделал все по-честному. А то сейчас игра идет больше на публику.
Грэйд откладывает досье в сторону.
— Если позволите, я хотел бы еще кое-что добавить…
— Разумеется, доктор. Вы же в этом специалист, — улыбается ему Моузби.
— Даже если бы спермы не было, я все равно пришел бы к такому же выводу.
— Вы хотите сказать — к выводу, что убийство совершено на почве гомосексуализма.
— Этому парню отрезали половой член, — говорит Грэйд, всем своим видом выражая отвращение; впечатление такое, что он буквально выплевывает слова, настолько они ему неприятны. — Речь идет о гнусном, жестоком, отвратительном акте. Не знаю, чьих рук это дело, но у человека, совершившего его, не все в порядке с головой.
В зале поднимается легкий гул. Присяжные сидят, поджав губы. Кое-кто из них переводит взгляд на подзащитных.
— Должен добавить: у того, кто это сделал, не все в порядке и с сексуальной жизнью. Он… — тут он выдерживает паузу, потом подчеркивает: — Или они страдают расстройствами на сексуальной почве.
— Протест! — выкрикиваю я.
— Протест принимается. Свидетелю следует воздерживаться от предположений подобного рода, — говорит Мартинес, обращаясь к Грэйду.
— Прошу прощения, Ваша честь.
— Исключите последнее предложение из протокола, — обращается Мартинес к стенографистке.
Какая, к черту, разница!
— Так вот, что касается этого убийства на почве гомосексуализма… прошу прощения, убийства, которое, возможно, было совершено на почве гомосексуализма…
— Протест! — Мэри-Лу вскакивает с места. — При расследовании этого убийства ни о гомосексуализме, ни о каком-либо сексуальном поведении вообще речи не было. Из того, что в заднем проходе убитого обнаружена сперма, еще не вытекает, что половые сношения через задний проход и убийство произошли примерно в одно время. Это два совершенно разных вопроса.
— Протест отклоняется. Очевидно, что убийство носит сексуальный характер. Ведь убитому отрезали пенис. — Мартинес оборачивается к Моузби. — Продолжайте, господин обвинитель.
Черт! Мы лишились его расположения, по крайней мере, пока.
— Допустим, убийство было совершено на почве гомосексуализма, — говорит Моузби. — А при чем тут группа рокеров?
Я снова заявляю протест.
— С каких это пор доктор Грэйд считается экспертом по рокерам, Ваша честь?
— Позвольте вас заверить, что я им не являюсь. — Грэйд улыбается Мартинесу, затем принимает презрительный вид и добавляет: — Отнюдь. Однако многие издания по психиатрии и психологии изобилуют информацией и о совокуплениях среди мужчин, и о гомосексуализме в бандах рокеров, особенно в тех из них, которые считаются противозаконными. Это общеизвестно.
— Иными словами, доктор, убийство носит ярко выраженный гомосексуальный оттенок, а состав рокерских банд, если посмотреть на них с точки зрения психиатра, свидетельствует о том, что им, говоря языком психиатрии и медицины, свойственны гомосексуальные элементы.
— Вне всякого сомнения.
— Хана тебе, ублюдок! Слышишь? Хана, черт бы тебя побрал!
Одинокий Волк вскочил на ноги, впечатление такое, что он сейчас опрокинет стол и ринется на Грэйда, чтобы задушить его голыми руками.
— Хана тебе, мужик! Я тебя сожру с потрохами, черт побери!
В зале поднимается невообразимый гвалт. «Судебных исполнителей сюда!» — не своим голосом вопит Мартинес. Я крепко обхватываю руками Одинокого Волка, не давая ему вырваться. Остальные жмутся. Присяжные привстали со своих мест, готовые смыться.
А что Грэйд? Он стоит, глядя на нас в упор. Единственный в зале, кто не испугался.
На Одинокого Волка надевают наручники, ноги заковывают в кандалы и выволакивают его из зала. Мартинес ударяет молотком по столу.
— Перерыв на тридцать минут! — рявкает он. — Поверенных прошу ко мне в кабинет.
— Вам что, шекспировские лавры Оливье покоя не дают? Имейте в виду, так просто вам это с рук не сойдет, понятно?
Мы все собрались у него — мы и представители обвинения. Мартинес бушует.
— Сначала этот спектакль с матерью убитого, — говорит он, с видом обвинителя указывая пальцем на Моузби, — а теперь вы, — показывает он на меня, — не можете удержать своего подзащитного, черт побери!
— Мы сами не ожидали, Ваша честь, — говорю я, — больше это не повторится.